Французские гены

Теперь-то я понимаю, почему французы проиграли войну 1812 года. Они, по всему выходит, недооценили климатогеографического положения нашего государства и российских аборигенов – малые народы. Видимо у Наполеона не было советников по этому вопросу из коми-зырян и архангелогородцев. К чему нужна была им эта война с Россией? Ведь жить и работать они смогли бы только на клочке суши, который простирается от берега Чёрного моря до широты Киева. Вологодские, сибирские мужики и коми-ненцы переловили бы завоевателей самоловами, силками, щимихами ещё на подходе к родным местам, а болота и леса покрыли бы всё это «тайной веков». Передовые отряды Наполеона уже под Ярославлем встретились бы с такими трудностями, которые могут сдюжить только наши, исконно русские мужики. Оставляя замёрзших и обескровленных гнусом соратников, теряя лошадей и снаряжение, завоеватели непременно повернули бы назад к теплу, солнцу и шампанскому. Конечно, аники воины оставили бы после себя, а они это и сделали, несколько сотен тонконогих и бледненьких детишек с французским прононсом. Я не хочу принизить роль Кутузова в разгроме врага, но осмелюсь предположить, что решающее значение в победе в войне с Французами сыграл подготовленный к немыслимым условиям жизни и выживания русский народ!

 

Французские гены с тех давних времён накрепко обосновались в стройной цепочке генетического кода современных людей славянской расы, населяющих европейскую часть страны теперь. Редкий человек, попав из  комфортных условий в условия экстремальные и оказавшись один на один с природой, может выйти победителем. Заблудившиеся в подмосковном лесу люди паникуют, кричат, зовут на помощь, бегут в направлении известном только им, а потом, уставшие и мокрые, садятся под дерево и ждут «конца». Страх проходит, когда бедолаги слышат неподалёку громыхание электрички и знакомое по кинофильмам «му-у-у» в десятке метров от вынужденной стоянки, щёлканье кнута и такой близкий и родной в эту страшную минуту матёрный покрик пастуха на своих подопечных. Я уж не говорю о горемыке, заблудившемся в зимнем лесу. Тут городской житель не успеет услышать шума электрички…, особенно с нынешними интервалами движения...

 

Население нашего Севера и Крайнего Севера - совсем другое дело! Аборигены настолько приспособлены к жизни вне дома, что лучшие условия им и не нужны. Они спокойно могут переночевать под снегом в тундре, когда за световой день не нагонят зверя, а в зимнем лесу подготовиться и коротать почти с удобствами долгую ночь. Это для них всё одно, что нам отдохнуть в захудалой трёхзвёздочной гостинице. Теряются они поначалу при приезде в город, но не смейтесь над ними, когда будут стучаться в дверь лифта или дунут на лампочку (моторика). Профессиональная зрительная память и смекалка уже через два-три дня сделают их очень даже похожими на нас. И вот уж мы видим, как они ловко сдувают пену с пивной кружки и уверенно постукивают по автомату, который не принял мятую купюру на мобильный тариф. Нам, городским жителям, нужны годы, чтобы привыкнуть хоть немного к условиям тайги и выжить, оставшись с ней наедине.

 

Проработав на Севере около двадцати лет и часто общаясь с природой, я только догадывался, что представляет собой зимняя тундра. Конечно же, летом я собирал там морошку, а в мае охотился на болотах,  ожидая пролётного гуся, но зимой…. Напарник, как и водится в таких случаях, находится быстро. Декабрь. Оформлены короткие отпуска…

 

Озеро Мальва-то встретило нас в середине дня - если сумерки можно назвать так(солнце не восходит). Только в этот  промежуток времени экипаж вертолёта мог приземлиться с подбором (допуск опытным командирам) на неосвещённую площадку. Всего две сотни километров отделяют наш дом от озера, а разница температуры ощутима. Кругом белая пустыня, и лишь рыбацкая избушка едва видна в морозной дымке. На юге зеленовато-жёлтая полоска зари, а в зените поблёскивают звёзды. Тепловые лучи в природе существуют - проходили по физике, но не верьте тому, кто скажет, что лучей холода нет! Уже через секунды они проникли через все наши меховые одёжки, а индикатором их существования были мурашки на теле. Подойдя к избе, замечаем, что тут живут люди, или, по крайней мере, жили ещё вчера: просматриваются на твёрдом насте следы от лыж и обуви, дровяные щепки у избы не успели заиндеветь. У входа в избу две обледеневшие лунки, в которых видим сквозь лёд вмороженные веточки карликовой берёзки. Перебрав все варианты их назначения, пожимаем плечами и входим в избу. Изба «живая», подсказывают многие признаки: относительно тепло, запах рыбы и керосина. Зажигаем фитиль лампы, стоящей на столе.  Просторная рубленная рыбацкая изба выгодно отличается от наших лесных охотничьих полуземлянок своими размерами и оборудованием. У входа кирпичная печь немного потрескалась, но аккуратно замазана глиной. Печь «комнатной» температуры, а в её топке ровненько уложены колотые дрова. От печки до противоположной стены с маленьким оконцем тянутся высокие нары. «Умно! - думаю я. – Под потолком самое тепло». В углу два молочных бидона с водой. Вода не замёрзла, хотя температура, как минимум, минус пять. Изба очень старая, о чём говорят почерневшие потолки и брёвна сруба, рассыпающийся  в труху от прикосновения мох между брёвен. Изба построена из смолистой ели, поэтому ещё долго простоит в стерильных условиях заполярья. На стене множество вырезанных и выжженных надписей, а некоторые из них говорят о том, что тут обитали рыбаки и во время Отечественной войны 41- 45 годов. Тогда всё было направлено на оборону страны и на то, чтобы накормить свой народ. На стене, в изголовьях нар прилеплены картинки. Тут тебе и девицы из журналов мод, и современные модели машин. В отдельный ряд вынесена «галерея» портретов руководителей страны разных времён. В самом её начале почётное место занимает скромненький портрет Владимира Ильича, вырезанный из букваря, а заканчивается ряд портретом Константина Устиновича Черненко. Останавливает взгляд яркое пятно орденов и медалей на груди Леонида Ильича Брежнева. Над небольшим оконцем, почти неприметный, врезан в бревно маленький образок, отлитый из латуни и покрытый цветной глазурью.

 

Прохладно в избе. Когда появятся хозяева неизвестно, но, думаем, скоро. Иначе не оставили бы они фляги с водой: разморозит. Попытки разжечь печку ни к чему не приводят. Настроганные в стружку щепки и слитый из лампы  керосин только подкоптили сырые  дрова, уложенные в печи. В сенях сухих дров нет, а на улице не видно ни кустика, ни дерева... Трудно себе представить ситуацию, окажись мы одни. Конечно, в этом случае мы действовали бы более энергично, но… проклятая цепочка «французских» генов сделала нас беспомощными перед незначительными трудностями. Хозяев ждали недолго. Послышался шорох лыж по твёрдому насту, а через минуту в избу вошёл молодой человек в валенках, ватных штанах и в телогрейке подпоясанной верёвкой. Лицо парня, разгорячённое переходом, было пунцово-красным, а одет он был, на наш взгляд, слабовато супротив такого мороза.

- Печь пытались запалить? – поздоровавшись,  спросил парень, почуяв запах керосина и «копчёных» дров.

- Да вроде того, -   отвечает мой  напарник Андрей.

- Нет, ребята, дрова так не загорятся, тут кое-какие премудрости нужны, - улыбаясь, заметил рыбак.

 

 Зачерпнув ковшом и попив холодной воды из фляги, он открыл дверцу печи и, вытащив из рюкзака небольшую паяльную лампу, вышел на улицу. В распахнутую дверь заглянули одним глазком две пушистые мордочки. «Какие культурные собачки, - подумал я. – Наши, лесные лайки поперед хозяина залетели бы в избу и уже грелись под нарами похрумкивая припрятанными на чёрный день сухарями». Вошёл хозяин с гудящей лампой в руке и поставил её на чурбачок, направив пламя на дрова в печи. С появлением хозяина мордашки исчезли. Через пять минут печь, потрескивая, горела, но не давала пока тепла, зато она давала нечто большее – надежду и уверенность в завтрашнем дне!

  - Теперь будет шаить (потихоньку гореть), - сказал хозяин, выключив лампу и подбросив в печь несколько поленьев.

  - А лампу, зачем с собой носишь? Боишься, что упрёт кто, или керосин сольют? – интересуемся мы, не совсем понимая тонкости автономной жизни рыбака.

  - Без лампы, мужики, в это время года делать нечего на озере! – поясняет парень. – Она, как «лампа Аладдина», поможет от всех бед! Кусок брезента ещё таскаю: ставлю его шалашиком у майны, а горящую лампу туда задвигаю - хочешь, руки грей…, а хочешь, сети перебирай и настораживай (устанавливай). Они ведь, сети, как проволока становятся на морозе и на настывшем снегу. Ещё чайку быстренько заварить в кружке можно и согреться.

 

Снаружи послышались шаги. В избу вошли ещё два рыбака: пожилой, крепкого сложения, обросший седой бородой мужчина, а с ним, такого же возраста, как уже пришедший рыбак, молодой парень. Познакомились. Пожилому мужчине шестьдесят лет, а зимует на озере второй сезон. За бригадира он тут. Бригада ловит рыбу для ОРСа (отдел рабочего снабжения) крупного шахтёрского города. Летом этого года дед женился на молодой женщине, что служило поводом для постоянных подковырок молодых рыбаков. Дед не препирался с ними, всё больше молчал, а когда уж доставали шибко, то одевался  и шёл рубить дрова на улицу, как герой одного из комедийных итальянских фильмов.

 

 В избе каждый занимается своим делом. Дед, усевшись поближе к лампе с шилом и с большой иглой в руках, мастерит из собачьих шкур обувку похожую на унты. Один из молодых рыбаков, ловко орудуя челноком и гладкой деревянной дощечкой, вяжет сеть, работая практически на ощупь и успевая болтать. Другой парень, видимо, дежурный на сегодня, возится у плиты и между делом чистит пойманный дневной улов. В избе вкусно пахнет ухой и жареной рыбой.  Нас рыбаки ни о чём не спрашивают: они прекрасно видели (или слышали) с озера вертолёт над избой, а по спецодежде, по методу разжигания печи и по другим только им известным признакам определили нашу социальную принадлежность, профессию, возраст, семейное положение и опыт общения с природой.

  - Зачем ружбайку-то взяли на рыбалку, – спросил дед, - кого стрелить (местн.) хотите?

  - Думали, что куропатки тут есть, – как бы оправдываясь, отвечает напарник.

  - Были куропатки тут прошлую зиму, и немало их было, а теперь и есть их стайка небольшая на том берегу озера, где кустики карликовой берёзки не замело. Штук семь всего и будет. Вить, сколько ты их насчитал в тот раз? – спросил он у одного из рыбаков.

  - Так и есть, семь штук. Недавно десять было, но песец их, а может быть, наши собаки поубавили. Шастают по всей округе, холеры, сутками не появляются у избы!

  - Говорил я как-то тут с оленеводами, - продолжал старик, - дык они говорят, что сильный южный ветер был прошлой осенью в тундре, вот их, недоумков, и унесло в океян прямо на крыле, и ребятишек ихних, хлопунцов, тоже унесло. По всему берегу Карского моря, говорят, как пена перо белое каталось на волнах. Куропать - птица глупая: куда несёт её ветром, туда и летит, а плавать-то не умеет. Сходите, если хотите, побалуйтесь охотой на тот конец озера завтра.

  - Нет. Этих вы по счёту знаете, а может быть и по именам, - вступил в разговор я, - пусть плодятся, как говорят, и размножаются.

   - Тогда пошастайте по ручьям на западном берегу озера, может быть и там куропатки живут?  Мы сами туда  не ходим, а собаки, гляжу, частенько в ту сторону бегают. Зазря они не побегут! – предположил дед и пригласил всех за стол.

 

Ужин был вкусным и немного торжественным. Нам рыбаки налили «свойской» бражки, достав её из-за печки, а мы угостили их своим «неприкосновенным запасом», который покрепче. Закончив трапезу, рыбаки дружно закурили и приоткрыли дверь. Две собачьи мордашки опять заглянули в избу из-за косяка и с жадностью смотрели в сторону стола, поводя ноздрями. Мой напарник  пожалел собак и попытался им дать хлебушка и колбаски, но его рыбаки вежливо осадили. Витёк, скорее из уважения к нам, собрал со стола в горсть остатки от рыбы и швырнул их в проём двери. Собаки тут же исчезли и больше не появлялись. Молодёжь принялась за свои дела, а дед, на ходу застёгивая на талии широкий пояс из собачьего меха - «супротив радикулита» - предложил одному из нас прогуляться за дровами:

  - Мы-то завтра на озеро пойдём - работа у нас такая, а вам весь день придётся кантоваться тут. Негоже, когда холодно в избе.

 

Идти с дедом вызвался я. Было около семи часов вечера, когда мы вышли на улицу. Ни ветерка. Яркая луна освещает тундру, а мороз ещё покрепчал. «Пожалуй, под сорок морозец жмёт», - подумал я, поёживаясь.

   - Ты бы валенки, сынок, Витькины надел, - предложил дед. - В катанках-то сподручнее будет на лыжах идти, а то ноги набьёшь! Я отнекивался и был, как и положено «французу» в такой ситуации, неправ.

  

Только сейчас я увидел истинное назначение загадочных ледяных лунок у входной двери. В каждой из них, свернувшись калачиком и укрывшись пушистым хвостом, лежала собака. Они, северные лайки, в отличие от наших, «лесных», ночевали на улице в любую погоду.

  - Почему ты, дед, на пенсии, но не отдыхаешь, а жену с дочкой в городе оставил одних? – поинтересовался я.

  - Привык я, сынок, за долгую свою жизнь всё больше один жить. Как будто кто тянет меня из дома в лес, в тундру. Не могу и месяца высидеть в городе на диване у «ящика», - хоть какими коврижками корми! – начал свои откровения дед. – Сидел я, парень…. Долго сидел. Десять лет «отпахал» от звонка и до звонка под Воркутой, а потом ссылка. Так и остался в этих краях. Робил на многих работах, а пенсию мне на последней из них «положили» как кузнецу, немного пораньше. Не полную пенсию дали, но всё же…. За что посадили, сказывать не буду. Тогда половина населения страны в лагерях мыкалась. У хозяйки моей, с которой живу теперь, дочь в техникуме учится. Ей помогать надо, поэтому и подрядился я бригадиром на это озеро. Унтишки шью - тоже приработок...

 

Внизу, в лощине показалась тёмная полоска ельника.

- А что, отец, поближе-то к избе нет деревьев? – спросил я.

- Нету…. Когда-то и были, скорее всего, но изба стоит тут со времён войны, и уйма людей на озере пробавлялась рыбалкой. Все хилые перелески, что ближе к избе росли, повырубили. Это ещё ничто. Вот спалят эти ёлочки, за которыми мы пришли, и изба будет мёртвой! Ещё такой же ельничек есть километров за шесть отсюда, но кто туда пойдёт за дровами? Далёко!

 

Дед срубил две ёлки средних размеров, ловко общелкал с них ветки и передал топор мне:

- Бери «струмент» и погрейся немного, только толстую ель не руби, не сдюжишь нести.

 

Я снял лыжи и опустился в лощину. Внизу, под деревьями снег был рыхлый, и много энергии уходило на поиск подходящих стволов при ходьбе. Наконец, весь в «мыле», я вытащил из оврага два хлыста.

- Зачем два рубил? – спросил дед. – Не допрёшь два-то! Ты один тут брось, а мне помоги взвалить на плечи хлысты. Старик, придерживая руками на плечах  стволы, зашагал в сторону избы. Я, прикинув свой возраст относительно возраста деда, решил не ударить в грязь лицом и, изловчившись, взвалил обе оставшиеся лесины себе на плечи.

 

Уже в середине пути я сполна ощутил вес промороженной плотной древесины. Лыжи разъезжались и натыкались одна на другую, а холодящая струйка пота под тёплой одеждой текла непрерывным ручейком по спине. «Бросить надо одну штуковину! – мелькнула мысль. -  Дед не видел, сколько я взял». Старик в пятидесяти метрах впереди шёл неторопливым размеренным шагом, а лыжи его скользили ровно и с накатом. Я попытался перенять его «стиль» ходьбы и передвигаться так же «степенно», но не получилось: ноги семенили и выписывали замысловатые кренделя. Подойдя к избе, я увидел деда, который в руках держал пилу с двумя ручками.

- Давай, сынок, сразу и распилим хлысты, а уж порубим  завтра…

 

Ноги и руки дрожат, всё тело ватное, поясницу ломит, но я, заскочив в избу и неторопливо попив холодного чая, приступил к работе. Эта работа показалась мне отдыхом! Постепенно всё пришло в норму, а я остался доволен собой и своей молодецкой удалью.

 

 Собаки – два чёрных комочка, лежат у избы в своих «гнёздах», экономя ту незначительную энергию, которая досталась им в виде костей и голов от рыбы. Из-за усталости и перенапряжения сон долго не приходит: в полудрёме маячат носы лыж перед глазами, разбегаясь и сходясь на еле заметной лыжне. В избе непривычная тишина, и только мышка шуршит где-то за печкой завалившимся сухариком…

 

Проснулись поздно. До десяти часов завтракали и неспешно, в три захода пили чай.

- Пойдёте наши проверять сети, или свои ставить будете? – спросил один из рыбаков, когда начали собираться.

- Свою сеть надо поставить, - не совсем уверенно отвечает напарник.

 - Тогда мы вам покажем место, - вступил в разговор дед. – Там у нас провод подо льдом протянут с осени, только немного подолбить придётся вам майну и лунку. Они снегом присыпаны и глубоко не промёрзли. Паяльной лампы у нас нет второй, но тут изба рядом, прибежите, если что, погреетесь.

  - Лады! – соглашаемся мы в надежде попробовать своего рыбацкого счастья.

  - Пешню возьмите в сенях, - замечает дед, усмотрев, что мы укладываем в рюкзаки топорики и складной ледовый бур. - Вашими «струментами» вы мало чего нарубите, а только наволтузитетесь.  

 

 С небольшого крутого берега спустились на лёд озера. Льдом его можно назвать только условно: он мало чем  отличается от окружающей белой тундры. Утро чуть брезжит. В серых сумерках не видны следы от лыж, как вчера, когда ярко светила луна. Наши проводники споро бегут впереди по твёрдому насту. Через четверть часа останавливаемся у одиноко стоящей веточки-вешки.

- Вот тут и ковыряйте, - говорят рыбаки, воткнув короткую лопату в еле заметный бугорок снега. - Другая вешка вон там, - показали направление, - она-то на избу вам и покажет, если погреться задумаете. Дорубитесь до проволоки, протяните сеть и идите отдыхать.

 

Рыбаки повернули в сторону и уже через минуту скрылись в морозной дымке. Пробив майну и согревшись работой, мы не сразу нашли вторую лунку: она оказалась чуть дальше, чем позволяла видеть морозная мгла. Сеть протянута подо льдом, и мы, надев меховые рукавицы, курим, довольные проделанной работой. Дело к обеду; стало светлей. В розоватом свете зари видны небольшие заструги на снегу. По лыжным следам идём к избе, посматривая на компас. Тундра - не лес, затёску не поставишь!                                

 

Фигура впереди идущего человека вызывает удивление. Да это же дед! Он сегодня не пошёл к дальним сетям с молодыми рыбаками: остался «дежурным» по избе. Старик тащит на бугор, взвалив на плечо, молочную флягу с водой, взятой из проруби под берегом. «Ну и здоров дед!» - повторно удивляюсь я. - Куда французам супротив него!»

  - Давай поможем! – кричит Андрей. – На бугор-то тяжело тащить!

  - Не надо. Так привычнее для меня, - отвечает дед. - За ручки флягу попрём, дык только ноги себе оголтаем. Поносите ещё водицы: рыба воду любит!

Дрова у избы уже наколоты и сложены в небольшую поленницу.

  - Дед, а собаки где? – спросил я,  заметив пустые лунки. – С нами они не бежали на озеро.

  - А леший их знает. Кормиться куда-то ушли. Они сами по себе живут и нас особо не спрашивают. Остались бы у избы, если смекнули, что я рыбу буду шкерить сегодня, - ответил дед, показывая на кучку уже прихваченных морозом и побелевших внутренностей рыб. - Вы за водичкой хотели сбегать - так я вас понял? Вот и сходите, если не устали. У меня прорва её, воды-то сегодня ушло.

 

 Мы взяли молочный бидон, два ведра и спустились к озеру. «Проклятая французская кровь! - думаю я, семеня ногами и волоча норовящий соскользнуть с плеча бидон с водой. - Как это у деда всё так ловко получается? Ему ведь за шестьдесят!». Мой напарник, более грузный и тяжёлый, пыхтит сзади с вёдрами. Вторую ходку за водой делаем только с вёдрами…

 

Долго тянется время, когда нет особых дел. Повалялись на нарах, поиграли в карты. Мелькнула мысль: «Не сходить ли на озеро и проверить свои сети?» Дед убедительно возразил:

  - Сети ваши не убегут, да и рыбы в них нет пока, потому как декабрь месяц – мёртвый сезон. Рыба сейчас в ямы забилась, а если и попадёт, то там и будет, до самой весны не испортится. Завтра проверите. Если тут рыбы нет, то с моими ребятами дальше пойдёте, и они покажут место, где ещё  сеть поставить можно. У вас и лампы паяльной нет, а в такой мороз сеть мигом прихватит. Можно, конечно, её отмачивать в воде, но для этого сноровка нужна, которой у вас нет.

  - А вы-то, дед, что тут ловите, коли безрыбица сплошная? – спросил я.

  - У нас план! Заполним бочки, а к Новому году обещали вертолёт подогнать. Месяца два дома будем на «телевизер» моргать да диваны пролёживать. Только в марте нас снова сюда забросят - уже месяца на три. Там веселей дело пойдёт: рыба «ожахнет» и солнышка будет вволю!

 

Часам к четырём подошли молодые рыбаки и, сбросив рюкзаки и верхнюю одежду, завалились на нары.          

  - Федосеич! – обратился к бригадиру один из них. – Рыба-то совсем осела. Давай  сети проверять через день будем. Сегодня только десятка два пелядок и влетело.

- Совсем облегавитесь так-то! Кажный день ходить надо! Потом вы через два дня запроситесь ходить..., и пошло, поехало, – приструнил ребят дед.

 

После раннего ужина время остановилось вовсе. Хозяева скорее по привычке занялись своими делами. Меня удивило то, что «барь» тут действительно нет: каждый вставал, обходил вокруг стола и брал то, что ему было нужно. Таких слов, как «дай», «подай», «подержи», «брось» в языке рыбаков не было. Дед возился со сломанной совковой лопатой. Он отрубил два кусочка толстой проволоки, раскалил их в печке и заклепал лопату, соединив металл. Удивительно, но уже негодная и бросовая лопата стала как новенькая - хоть в магазине выставляй! Федосеич делал всё степенно и основательно. Долгая и скорее всего трудная жизнь приучила его к этому: иначе не выживешь в этом суровом и малонаселённом уголке планеты. Здесь каждый надеется только на себя!..

 

Утром рыбаки долго, до пота пили чай с сухарями, а к оставшейся с вечера жареной рыбе не притронулись.

 - Обрыдла! – перекосил рот Витёк, когда я предложил ему попить разогретой наваристой ухи.

В ночь и мороз из избы вышли все. Молодые ребята, быстренько соорудив шалашик из брезента у нашей майны и запалив паяльную лампу, проверили сеть. Штук семь пелядок и сижок – весь наш суточный улов на зимнем тундровом озере…

  - Сложите рыбу в кучку, пусть заморозится, а назад пойдём и подберём, - говорит бригадир, когда мой друг начал укладывать улов в рюкзак.

  - А как же собаки? – удивляется напарник. – До избы рукой подать! Не сожрут рыбу-то?

  - Не подойдут даже, - усмехнулся дед, - с детства пешнёй научены, холеры. Обойдут стороной её, когда учуют!

 

Целый день провели мы с бригадой на дальнем конце озера, работая лопатой и пешнёй. За делом время пробежало быстро. Сон ночью был крепким и здоровым. Наутро мороз немного унялся. Подул слабенький восточный ветер, а высоко в небе появились перистые облака, окрашенные в розовые цвета не поднявшимся из-за горизонта светилом. Взяв ружьё, я решил в этот день посмотреть куропаток по ручьям между озёрами.

- Назад иди по своим следам, – поучал дед. – «Вертушке» (компасу) своей не особо доверяй. Подведёт, если полярное сияние будет. Ветер усилится или поменяет направление, дык домой беги, не то след заметёт - совсем худо будет! «Да, - подумал я, - было такое дело, только в лесу…. Тогда компас показывал всё что угодно, только не северное направление. Я не мог определить азимут на железную дорогу».  Зеленоватые сполохи сияния в ту ночь я увидел уже на станции, а  в лесу, за деревьями, их не было видно. В бору проще, там всегда выйдешь по лыжному следу. Здесь, в тундре было всё сложней: следы от лыж чуть заметны на уплотнённом ветрами снегу, и только в ложбинках, где пробиваются верхушки карликовых берёзок он мягкий и глубокий. Стайка куропаток сорвалась впереди и скрылась за бугорком. Куропатки далеко не перелетают и сохраняют направление полёта до посадки. Погоняв стайку и добыв пять птиц, возвращаюсь к избе. Белая пустыня, погружённая в плотные сумерки, действует на психику угнетающе и будит чувство самосохранения. Еле заметные следы лыж стали вовсе не видны из-за наступившей темноты. Подул ветерок, и началась небольшая позёмка. Иду на юг в надежде наткнуться на следы и вешки рыбаков. Пройдя минут двадцать, засомневался. Ночевать в тундре «французу», хоть и в меховой одежонке, равноценно гибели. Противный холодок пробежал по телу от этой мысли, и я ускорил шаг. «Четыре часа, - думаю. - Рыбаки уже в избе. Догадаются ли стрельнуть, пошуметь? У Андрея, моего напарника, сигнальные ракеты есть. Идти нужно, но куда?»

 

Описав небольшой круг, в чаянии обнаружить следы, решаю ещё немного пройти на юг, а если не дойду до крутого берега, что под избой, то буду ждать. Чувство страха не ушло даже тогда, когда на пути встретилась веточка-вешка у замёрзшей старой майны. Иду дальше, доверяясь компасу. Иногда, кажется, что поднимаюсь на пологий берег, но, остановившись, вижу округ только гладкую поверхность озера, или тундры, освещённую блёклым светом луны. Чувство страха, которое присуще всем живым и здоровым организмам земли, давит и на моё подсознание. Я ощущаю это по вдруг замёрзшим рукам, по обострённым чувствам и быстрым мыслям, беспорядочно меняющимся в голове. «Собаки у них какие-то неправильные! – думаю я, останавливаясь и прислушиваясь.  – Другие давно бы залаяли, а то бы и подбежали. Наши «лесные» лайки дичь в рюкзаке чуют за километр. Крутились бы уже тут, рядом, а эти!»…

 

Сигнальная ракета слабо окрасила снег в зелёный цвет, но почему она поднялась справа? Гадать буду потом, а сейчас надо двигаться на сигнал! Определив азимут на место, где поднялась ракета,  вижу, что ноги не дожидаясь «команды» уже идут, и идут ходко! Куда только делись страх и холод...

 

Рано утром следующего дня готовимся к прилёту вертолёта. Вещи собрали и вынесли на «посадочную площадку», которая тут повсюду. В качестве презента получили от рыбаков половину мешка замороженной белой рыбы, оставив им консервы и сигнальные ракеты - бартер! Скорее всего, эти ракеты рыбакам не пригодятся для дела. Разве что в праздничный день зажгут парочку для куража. Их предки, и это наверняка, не были в том далёком 812-м году «под французами», поэтому тундру и её законы безопасности местные жители знают досконально.

Мой напарник ушёл с молодыми ребятами проверять сети.

- Прибегу, когда услышу шум вертолёта, - сказал он мне. - У нас ведь всё собрано.

 

Мы с дедом выполняем хозяйственные работы: колем дрова, носим воду, прибираемся. Послышался гул вертолёта. Пока пилоты делали контрольные круги и заходили на посадку, на середине озера появились две точки: одна из них приближалась скоро, а другая, приотстав, остановилась вовсе. Я загрузил вещи в вертолёт и спросил прибежавшего молодого рыбака о напарнике.

 - Да вон он, у вешки стоит, - показал парень в сторону чёрной точки на озере. - Говорит, что не может больше бежать - дыхалки не хватает. Просит, чтобы туда переместились на вертолёте. «Конечно! - подумал я. – Андрей коренной москвич, а Москва под французами была. Худосочные французские гены прочно обосновались и в его плоти!» Переместившись на малой высоте до середины озера, забираем друга. В отличие от румяного и пышущего здоровьем лица рыбака, бледное лицо напарника покрыто яркими красными пятнами. У Андрея одышка, а из-под шапки сбитой набекрень торчит клок мокрых волос. «Такой неприглядный вид, скорее всего, был и у меня в первый день нашего пребывания на озере, когда я приволок к избе еловые хлысты», - мелькнуло в голове.  

 

Новогодний праздник я встречал на Рязанщине, в доме своих родителей. Ожидал увидеть тут мягкий пушистый снег и ощутить лёгкий бодрящий морозец, но…. Всё перемешалось в этом мире! Какой-то «ныряющий» циклон пришёл не как обычно с запада, а поднялся со Средиземного моря, от берегов Франции. Снега на дворе нет. Из низких облаков сыплет липкая морось, на асфальте лужи. На столе, рядом с цыплёнком жульен в белом соусе и хорошим красным вином, поставлены грибки, а капуста густо пересыпана рубиновыми бусинками клюквы – дарами Севера. Украшением стола, конечно же, является большая сковородка с белой рыбой, запечённой в духовке. Рыбу быстро «ошкерил» (почистил) я сам, используя технологию рыбаков и полученные на озере навыки. Родители, походя, заглядывали в мойку, наблюдали за моей работой и удивлялись сноровке в этом не совсем привычном деле.

 

Всё понятно! Тысячи французов были рядом с моей малой Родиной. Это они  «видоизменили» стройную и могучую генетическую цепочку, которая шла к нам от пращуров! Не зря, выходит, тепло и дождь среди зимы мне ближе к сердцу, чем пронизывающая насквозь стужа заполярного озера.