В "сказку" по распределению...

Птицы тянут каждую весну в места, где они обрели Жизнь. Более того, они находят свои гнёзда! Кошки и собаки преодолевают сотни километров, чтобы вернуться туда, где их вскормили и где они  получали любовь и ласку! Вот и я, отлетав «своё» и повинуясь генетической памяти и её непреодолимой тяге, оказался в родных местах, где родился, рос и как губка впитывал в себя добро и тепло родных людей и земли Рязанской. Такая память, я уверен, имеется у каждого живого организма на земле, исключая некоторые «индивиды», у которых она утрачивается из-за нездорового образа жизни  или болезни. Жаль таких людей, жаль и животных!
Город Сасово. Я приехал поступать в лётное училище. На ночёвку остановился в «комнате для приезжих» железнодорожного вокзала. Стол, четыре кровати, а нас, абитуриентов, трое.
«Приходите через три дня. Подготовьтесь к прохождению медицинской комиссии и к экзаменам», - сказали мне в канцелярии. «Не жить же на вокзале эти дни», - думаю я и покупаю билет на автобус в Ермишь....
Ермишь – небольшой рабочий посёлок на северо-востоке Рязанской области и моя малая Родина. Сколько травы истоптал тут я своими босыми ножками, когда приезжал на летние каникулы к своей  бабушке. Приезжал из Воркуты, где служил мой отец, на летние каникулы. Ещё маленький, я принял однажды апрельский «зной» за пекло лета. За огородом у бабушки Моти маленькая речушка Котовка, откуда она меня достала синенького и замёрзшего, купающегося между льдинок,  и быстро отволокла в истопленную баню. Эту процедуру я не особо любил, как, впрочем, и все дети в этом возрасте, поэтому чаще оставался ночевать у другой бабушки – у бабушки Саши. Там, совсем другое дело! Мы, внуки, спали на полу, постелив какие-то матрасы и укрывшись полушубками и пальто, а другой раз и на сушилах, где уложено подсохшее свежее сено. В любом из этих случаев мыть ноги на ночь было совсем не обязательно. Баба Мотя, получив установку моей мамы, караулила меня, поглядывая в окно, чтобы поймать и искупать. Я же, с «цыпками» на ногах, умудрялся проходить на пруд и обратно незамеченным, пробираясь под окнами по завалинке её дома. 
Дедушка Павел Кузьмич характером был крут, а порядки в доме у него были домостроевскими. Опоздаешь к обеду – беда! За стол не пускал! Зато бабушка Саша была полной его противоположностью, и пополняла утраченные нами калории втихаря от деда, сунув блинок и пирожок. За столом порядок и строгая очерёдность блюд: квас (окрошка), томлёные в русской печи щи, запеченная в молоке картошка и чай с сахаром, который дедушка колет специальными щипцами. Из горячей воды самовара бабушка достаёт яйца, завёрнутые в тряпицу, - это на ужин. Молока много, поэтому, вечером дед не выпускает нас, пацанов из-за стола, пока мы не выпьем кружки по две-три. В августе, когда внучков забирают родители, дед взвешивает каждого на весах в магазине, что напротив, и записывает в книжечку «показатели», ставя одни плюсы. Заключительным аккордом летнего пребывания в Ермиши были соревнования по вольной борьбе: отъезжающий внук должен провести борцовские схватки со всеми двоюродными братьями перед домом, на травке. Азартные были схватки, наворачивались и слёзы на глазах у проигравших…
 Через три дня прохожу серьёзную врачебную, лечебно-экспертную комиссию из Москвы (ЦВЛЭК). Живём в клубе, заставленном кроватями в два яруса. Матрасы, одеяла, подушки. Постельного белья не дают – пока не положено! Конкурс двенадцать человек на одно место. Вечерами кто-то играет на гитаре и поёт песни. «Девушка с распущенной косой мои губы трогала губами…» - в полнейшей тишине доносится до всех уголков клуба «жалостливая» мелодия. Одни абитуриенты, кому не повезло, уезжают, и на их места приходят другие. Сдаю экзамены. Я курсант! Уточняются списки, а нас распределяют по ротам и размещают в казармах. В первый же вечер ведут строем в баню. В специальной комнате раздеваемся, увязываем свои пожитки и пишем «реквизиты»: одежда будет храниться до выпуска в каптёрке. Через другую комнату очередь идёт быстро: парикмахерши, приглашённые для такого дела за определённое вознаграждение, стригут нас под «ноль». Сорок минут помывка, а выходить и охлануть в раздевалку ни-ни: хочешь, мойся, а хочешь, посиживай и песни пой. После выхода находим на скамейках разложенную «по списку и по размеру» форменную одежду: х/б костюм, ботинки, фуражку, нательное и постельное бельё. Вечер в казарме проходит в толчее и хлопотах: кто-то ушивает длину брюк, другие пришивают лычки и крепят знаки различия на фуражку, а основная масса курсантов заправляет кровати, большинство, конечно же, впервые в своей жизни. Неделю, а то и две команду «подъём(!)» не слышу, как и многие. Подбегают командиры с дневальными и тормошат. Чёткий распорядок дня и опека постоянного состава не оставляют шансов на беззаботное времяпровождение. Запомнилось чувство голода, которое возникало первое время между обедом и ужином. Не подбежишь как дома к холодильнику, не схватишь пирожок! Учёба давалась легко, ведь предметы «специальные» и интересные, если не брать во внимание английский язык. Он считается в авиации международным. Я в школе изучал немецкий язык, кто-то французский - пришлось переучиваться заново…
Быстро проскочили годы обучения. Они вспоминаются, пожалуй, как лучшие годы жизни: прыжки с парашютом, полёты в зону для выполнения высшего пилотажа, дружный здоровый коллектив. Перед выпуском выдали всем парадную лётную форму, дорожные деньги, какие-то «подъёмные» и отпускные. На перроне вокзала провожали отцы-командиры, инструкторы и… девчата с покрасневшими глазами, которые знают статистику: далеко не все из них получат приглашения из мест назначения своих поклонников. Некоторые курсанты плотненько завязали дружбу с местными красавицами, которые приезжали на электричке в лётный городок на субботние дискотеки…
- Где это вы учитесь, сынки, и на кого?! – спрашивает в общем вагоне бабуля, обложенная корзинками и сумками. – Форма у вас больно красивая!
- В ремесленном училище, бабушка, - лукавит кто-то, - на трактористов.
- Надо же, - удивляется попутчица. – Вон как вас теперь одевают!
В тамбуре, куда мы выскакивали проветриться и перекурить, мне, и не только мне, первый раз в жизни погадала цыганка. Оставалось удивляться её проворству, но купюра, зажатая в ладони, исчезала мгновенно, несмотря на то, что смотрели мы на её кулачок в шесть глаз. Молодо – зелено. Выйдя за ворота лётного городка, мы ещё оставались детьми  и не догадывались, что в этом мире есть житейские трудности, обман и лицемерие.
Выпускной вечер у нашего подразделения был в Москве. Сестра однокурсника организовала нам торжественный ужин в одном из ресторанов гостиницы «Россия» (теперь её нет). Собрались в условное время на главной площади страны, у храма Василия Блаженного. Уютный ресторанчик встретил нас, одетых в одинаковую новенькую форму с золотистыми шевронами и блестящими пуговицами, накрытым столом и навязчивым вниманием официантов с лощёными лицами и дежурными улыбками на них. Запах спиртного, дыма сигарет, духов, пристальные взгляды завсегдатаев и их спутниц – совершенно незнакомая для нас обстановка! Видя наше замешательство, сестра однокашника взяла обслуживание стола на себя. Шампанское и вино не сняли внутреннего напряжения и, оставив многие блюда нетронутыми, мы разъехались на такси: одни в снятые заранее номера гостиниц аэропортов, другие к друзьям, живущим в Москве. На другой день, попрощавшись с хозяином квартиры Володей Кочетковым, на глазах которого я увидел неподдельные слёзы, разлетелись по местам назначения, а это весь Союз!
Широкофюзеляжный четырёхмоторный самолёт АН-10, прокуренный и душный (тогда курение разрешалось в течение всего полёта) за полтора часа доставил нас, четырёх молодых пилотов в аэропорт города Сыктывкара. Главный замполит Управления гражданской авиации принял быстро, вне очереди. Побеседовав с каждым, он определил задачи, отряды, где нам предстояло работать, а его секретарша выдала  направления в гостиницу. За два дня управились: прошли тренировку на тренажерах и углублённую медицинскую комиссию.
Печорский объединённый авиаотряд, куда мы с Володей попали по распределению, около недели занимался оформлением: завели рабочие книжки, просмотрели личные дела, которые пришли по почте из училища, назначили приказом, то да сё…
Районный центр Усть-Цильма. Здесь размещена отдельная эскадрилья – место нашей с Вовкой работы. Командир эскадрильи встречает нас на перроне аэропорта, ведёт в комнату отдыха и знакомит с личным составом. Август месяц. Северный ветер несёт дождь и туман волнами.  Рейсы все отменены, поэтому кучка пилотов играет в преферанс, а остальные упражняются на бильярде.
Командир отвёл «молодых», Володю с женой, в одну из квартир отстроенного недавно двухэтажного деревянного дома. Меня разместили в общежитии на втором этаже. Две комнаты застеленные чистыми половичками, две печки, три кровати. Не так давно, пояснили мне, это здание, принадлежавшее раньше купцу и его внукам, перевезли по брёвнышкам из села и установили тут, обшив «вагонкой». Рядом дверь в пилотскую гостиницу, где иногда ночуют залётные экипажи, оставшиеся по нехватке времени и из-за непогоды. Нижний этаж занимает гостиница для транзитных пассажиров. Живу один. Уборщица и истопница тётя Паня ежедневно топит печки, приносит воду, моет полы, меняет два раза в неделю постельное бельё и нахваливает мне свою дочку: «Баская» (красивая) доцька у меня да «работяшша», не «полушная» и не «оменёная» (дурочка), как други». Я слушаю мягкие переливы её старославянской речи, киваю головой, но понимаю мало чего из сказанного. В селе живут только русские, а большая часть коренного населения - люди старой веры. Своеобразный язык общения и обычаи остались тут со стародавних времён. В сёлах, которые выше по течению реки и ниже, живут коми. Есть и поселения  поволжских немцев (Новый бор), коих вывезли сюда во время Отечественной войны и высадили на берег, ближе к Полярному кругу. Штурман эскадрильи в отпуске, поэтому к полётам нас с Володей пока не допускают: нужна проверка знаний и его подпись. Учу район полётов, получаю демисезонную и зимнюю форму одежды, валяюсь, почитывая книги, иногда хожу в село, до которого от аэропорта меньше километра.
     Село компактно «примостилось» на изломе реки Печоры и имеет протяжённость километров семь. Деревянные одно и двухэтажные просторные дома с поветями (пристройками для сушки и хранения сена), грунтовые дороги, а тротуары, что меня удивило, сбиты из крепких тщательно подогнанных досок и приподняты над землёй сантиметров на сорок. Древесина здесь считай дармовая. По весне, когда сходит большая вода, на песчаных пляжах валяются сотни кубометров сплавного леса. Часть его волокут к берегу тракторами, сбивают в плоты и сплавляют   дальше, в Нарьян-Мар, а другая его часть, которая «неучтённая», достаётся местным мужичкам и применяется ими по назначению.    
Первое знакомство с селом ошарашило меня в прямом смысле, а потом удивило! Не прошёл я и ста метров по деревянному тротуару, любуясь проплывающими по реке катерами и баржами за огородами домов, как вижу, что навстречу мне идёт молодая особа в коротком лёгком платьице. Она, склонив голову на бочок, внимательно смотрит на меня глаза в глаза и рот приоткрыла от удивления. «Знает тут всех, а я новичок в этом селе», - наивно предполагаю и, расходясь на нешироком тротуаре, получаю крепкий шлепок ладонью пониже спины. Девица, ехидно улыбаясь и оглядываясь, оценивает мою реакцию. Только теперь в её патологической улыбке и прищуренных глазах с морщинками я вижу то, что психиатры наблюдают в лицах своих подопечных. Ничего! Во все века люди на Руси относились к юродивым благосклонно. «В одной из стран трутся носами, приветствуя друг друга при встрече, в другой курят трубку мира, а тут, гляди-ка, так и будут мне копчик массажировать теперь?» – удивляюсь я. Другие люди в центре села тоже поглядывают на меня, незнакомого им человека, но «рукоприкладства» с их стороны уже нет.
Магазины, хоть их и есть штук пять, ломятся от товаров: дублёнки различных моделей, мужские финские и японские костюмы, ковры, которых в ту пору в средней полосе не было в свободной продаже вовсе, книги…. Продавцы книжного магазина, которых я спросил про «подписку», совершенно не знали о таковой. Тут-то я и купил «свободно» три тома Гиляровского и книгу Шмелёва «Лето господнее»…
Бросилось в глаза большое количество собак на душу населения села. Все псы видные, статные и сами по себе. На меня, да и ни на кого из прохожих, они совершенно не обращают внимания – хоть свисти, хоть зови! Только потом я узнал, что собак люди держат по «привычке». Немного раньше, когда стада оленей были многочисленными, их в начале зимы гнали от побережья по льду реки Печоры в Ижму. Стаи полярных волков сопровождали стада и «выбраковывали» хилых и квёлых олешков. Не гнушались хищники заглянуть и в поселения. Вот тут-то, сбившись в свою большую стаю, собаки давали отпор незваным нахлебникам. Беспривязное содержание собак поставило меня по первозимку в неудобное положение…. Я иду по широкой запорошённой свежим снегом улице. Впереди мама ведёт ребёнка из садика. Ребёнок, одетый в маленькую малицу (верхняя одежда из оленьего меха) и пимки (меховые сапожки), побежал вперед: дети так делают часто. Вижу в свете уличных фонарей, что откуда-то из-за забора выскочила огромная собака и быстро, без лая, по-волчьи прижимаясь к земле, приближается к мальчику. Мои ноги раньше, чем я подумал, побежали, а рука схватила палку. Собака на бегу валит мальчика, хватает за капюшон и волочит по дороге. «Не трогайте собаку»!!! – кричит мамаша, которую я обогнал. Разговорились. «Это наша собака. Ребятки мои всегда с ней играют. Увидела своих и подбежала. Когда мои мальчишки заиграются допоздна на горке, так мы её выпускаем со двора. По-очереди она и волочит их к крыльцу за шкирку. Они у меня погодки», - сообщила женщина тайну хитрого житейского маневра при отсутствии няни.   
Село Усть-Цильма образовалось во времена Ивана Грозного в середине 16 века. Новгородец  Ивашко Дмитриев Ластка, раскольник и изгой, привёл сюда людей старой веры, и они построили новое поселение. Платили оброку по соколу и по кречету в государеву казну с каждого двора. «А не будет кречета или сокола, ино за кречета или сокола оброку рубль», - написано в одном из указов того времени. Крепчало село: приходили и обустраивались ижемцы и самоеды - жители тундры. Нового учения и церкви раскольники не принимали. По настоянию сверху, Ластка построил две церкви. Училище, которое тут открыли для обучения и просвещения, местные жители не восприняли по той причине, что в нём обещали учить по новым, а не по старым книгам.  «Домов в 19 веке на слиянии рек Цильма и Печора было мало, а жителей около пятисот человек. Большинство из них старой веры, и молятся двумя перстами», - пишет в отчёте исследователь жизни народов Севера…
В самом центре села стоят двухэтажные строения, обшитые тёсом и покрашенные. Это кинотеатр, почта и дом культуры. Последний был давней постройки и, как сказали местные жители, тут раньше стояла церковь. Когда начались гонения на религию, то, не мудрствуя лукаво, жители снесли купол, и только колонны на входе и широкая лестница, где наверху устанавливали трибуну на праздники, намекали на первоначальное назначение здания. Кирпичных строений было в селе три: гостиница, райком партии, что «на горе», и коммунальная баня. О телевидении жители знали понаслышке, поэтому в основном сельском  кинотеатре показывали по неделе кряду индийские фильмы, где зрители села плакали под тягучую восточную мелодию, а порой рыдали и всхлипывали в полнейшей тишине зала, сбрасывая накопившиеся отрицательные эмоции. Подозреваю, что они ходили  смотреть один и тот же фильм по два-три раза. В другом, «узкоплёночном» кинотеатре, который больше напоминал сарай и плохо отапливался, показывали советские фильмы, вышедшие на экран только что, а широкой плёнки на них пока не хватило. В середине фильма объявлялся перерыв минут на десять, чтобы установить «вторую часть», а зрители выходили перекурить. Этот кинотеатр был метрах в трёхстах от общежития аэропорта, поэтому там мы, одетые в тёплую униформу, коротали долгие зимние вечера, восполняя проблему отсутствия телевидения.
Достопримечательностью села была баня. Монолитная, построенная на века, она являла собой «центр местной цивилизации». Два, а то и три раза в неделю мы, лётчики, посещали её с великим удовольствием. Посещали её и местные жители, хотя в огороде у каждого стояла своя рубленая банька. Бани, как мне сказали, тут строят прежде, чем дом. В коммунальной бане, в отличие от частной, можно пообщаться, попить кваску, молдавского вина «Фетяски», а самое главное – не надо таскать воды из реки Печоры. Колодезная вода в селе «жёсткая», пеняют местные жители и ходят зимой с санками за водой к реке. Я, молодой и не обременённый условностями, перед посещением этого заведения покупаю нижнее бельё, полотенце, носки, мочалку и иду мыться. Стоило всё это копейки. Буфетчица охладила мой молодецкий запал: «Сынок, оставь мне хоть полотенце и мочалку, я на батарею положу, а другой раз возьмёшь»…. Так я и сделал. Местных дедов, которым далеко за шестьдесят, пересидеть в парилке мне так и не привелось, хоть я и пытался поначалу. Удивляла меня их молодецкая, без единой морщинки, кожа, надетые шапки-ушанки и брезентовые рукавицы. Они посиживали на полках парной, как дома у самовара, и вели житейские беседы. Две трети жизни многие из них провели на дальних озёрах и в устье реки Печоры, где ловили рыбу сёмгу  и треску для фронта, а потом для ОРСа (отдела рабочего снабжения), поэтому так «сохранились», избегая стрессов и работая на свежем воздухе.
Не все, конечно, староверы в селе. «Не дадут тебе попить из кружки ни в одном доме, а если и дадут, то выкинут её потом», - говорили мне. Не заметил я этого. Возможно, не просил попить…, или устои у моих знакомых были утрачены. Удивляло то, что в селе был эдакий «коммунизм», о скором  приходе которого провозгласил на одном из очередных съездов партии «нынешнему поколению советских людей» один из лидеров страны. Дома не запирались вовсе: палочкой подопрут дверь - вроде как меня сейчас нету. Мотоциклы, детские коляски и велосипеды стоят и валяются то тут, то там, моторные лодки в полной оснастке на берегу без присмотра – бери, не хочу, в магазинах любые товары дают без денег, - мол, потом отдашь! Продавцы не артачатся, только записывают что-то в школьную тетрадь химическим карандашом. За все годы работы в селе я не слышал о каких-либо правонарушениях. Хотя, нет…. Вспоминаю случай, о котором только и разговоров было на другой день. Прилетели две цыганки в село, видно на «разведку». Из разговоров, или по наитию «высчитали» одинокую молодую женщину, которая шибко была влюблена в соседа, а тот женат, и ни в какую! «Разденься полностью и ложись на кровать, - говорят ворожеи, когда «влюблённая» отдала им все свои ценности и деньги. - Часа через два он придёт к тебе, и всё у вас получится!» Милиционеры сняли с трапа самолёта двух аферисток, которые заносили на борт сумки и ковёр. Дороги села заканчиваются за околицами, поэтому жуликам и воришкам путей отступления нет! Проходит поутру рейсовый теплоход, и самолёты летают, но, выходит, что и двум милиционерам в вопросах борьбы с преступностью тут делать было нечего. На танцах в клубе, куда я зашёл по простоте своей душевной и приглашал девчат, как в лётном городке училища, меня вызвали «поговорить». Поколотили маленько, потом извинились: «Мы тебя приняли за командированного геолога, а они наглые, холеры залётные! - объяснялись потом местные «ерши», - а ты лётчик, теперь у нас работать будешь».
Одежда у местных жителей села «баска да ладна». У каждой хозяйки в сундуке лежит перешедшее по наследству одеяние шитое пращурами из настоящей старинной парчовой ткани. Берегут они реликтовую одежду шибко, но на праздники одевают. Свободная раздувная кофта, увешанная цепочками и ожерельями, плавно переходит в такой же широкий и длинный сарафан с многочисленными оборками понизу. Всё это блестит и переливается златом и серебром. На голове плат, подвязанный сзади, который уже современного производства, но опять же из парчи и с кистями. Мужики проще! На них шёлковые рубахи-косоворотки с вышитыми фрагментами, пояс, или ремешок, а на ногах, натянутые на низ брюк вязаные, «писные» (с узором), подвязанные под коленом носки. Обувь одевают в зависимости от погоды: тапочки, ботинки или обычные резиновые галоши – в непогодь. Молодые ребята стесняются «обряжаться», а вот девчушки, те уже лет с пяти наряжаются, так же как мамки, в пошитую зимними вечерами блестящую парчовую одежду. Усть-Цилемская «горка» – народное празднество, которое пришло в наши дни из глубины веков. Проводят её в конце лета на стадионе, если так можно назвать травяное поле за клубом, на котором установлены футбольные ворота без сеток.
Из видов сельского хозяйства в районе - только животноводство. Луга за рекой и отвоёванные модной тогда «мелиорацией» у леса клочки земли давали неплохие урожаи трав и овсяно-гороховой добавки к рациону коров. Других видов животных и птиц в селе я не заметил. Пытались, говорят, во времена Никиты Сергеевича выращивать кукурузу на «Опытном поле», но не получилось, хоть и работали там над этой идеей большие чины от науки. На огородах местных жителей растёт картофель в песчаных грядках, торчат морковь, свекла и лук. Клубника, побитая весенними морозами, плодоносит крайне редко. Продукты животноводства, а это масло, сыры и мясо, баржами и самолётами отправляются в Печору, в Ухту и дальше…. В магазинах села мяса не продают, зато в общепите, в столовой аэропорта и в ресторане, который при недавно отстроенной гостинице, «закладка» его в блюда отменная. Кур в селе иной раз я замечал, но ходят они, бедненькие, без «предводителя» - петуха. «Потопчем мы их ладошкой, они яичко и снесут», - объяснила мне одна из хозяек. Я не стал вдаваться в вопрос воспроизводства поголовья птиц, и не совсем понимал хитрый маневр местных птицеводов.
   Мяса в магазинах нет, но это не беда! Местное население предпочитает рыбу. Её заготавливают на зиму «дивно» (много). В дровенниках (сараях) у каждого хозяина в вырубленных в бревне углублениях лежат вверх животом (чтобы жир не вытекал) присыпанные крупного помола солью рыбины - сёмги. Это на праздники и для гостей, коим может оказаться каждый пришедший в дом. «Садись за стол, чай пить будем», - приглашают хозяева вошедшего. Обращения на «вы», к первому ли секретарю райкома, к незнакомому человеку, тут не знают исстари, как в некоторых странах «запада». Накрывается стол, на котором все, что есть из съестного в этом доме. Главное горячее блюдо помачка - подкисшая, печорского посола рыба тушёная с картошкой. За счёт её да ещё, пожалуй, клюквы они и выжили: позже учёные обнаружили много витамина «С» в этих экзотических компонентах питания аборигенов Севера. «Чаю, чаю накачаю, кофею нарёхаю», - махнув рюмочку винца, а вином зовут всё спиртное, включая питьевой спирт, маленечко приплясывая, несёт хозяйка к электросамовару чайник с заваркой. Разговор за чаем может вдруг, без всякой причины прерваться песней: «На Муромской дороге…», - Зачинает хозяйка или гостья. «Стояли три сосны!», - лихо подхватывают все сидящие за столом на зависть соседям очередную песню, пришедшую из глубины веков…  
  Всё что я видел за две недели, пока ждал штурмана, удивляло меня и немного озадачивало поначалу. Казалось, что я попал на другую планету, или на спектакль с ретро уклоном: непонятны слова и целые фразы, обилие промышленных товаров, за коими в Москве в ту пору стояли очереди с ночи, а на руках писались порядковые номера, мужские и женские имена. Паня, Куприян, Арсений, Домна, Марфа, Фения – такие непривычные и незнакомые мне вовсе имена были в селе. Молодые супруги, допустим, Аксинья и Серафим, таким же старорусским именем нарекали новорождённого. Детей крестили по старообрядческим канонам в доме Гены-попика. Так звали худенького, скромного, с жидкими рыжими волосёнками на бороде человека, «назначенного» для выполнения этого, и других таинств….
 Мир познаётся в сравнении! Вот и я, прилетев по распределению в «прошлое» (или в будущее?), постоянно и невольно взвешивал плюсы и минусы почти неземной цивилизации и сравнивал с той, которая осталась в средней полосе России. Чаша перевешивала сюда – в «прошлое»! Жизнь в этом северном селе текла спокойная и полностью исключала  стрессы.  
  Приехал из отпуска штурман эскадрильи Петр Бурыгин. Проверил у нас с Володькой знание района предстоящих полётов, и… небо зовёт! Нас, вторых пилотов, хронически не хватало, поэтому летали ежедневно, то с одним, то с другим командиром экипажа, - кто «захватит» раньше…. Планёрка и разнарядка в семь. То ли я «облегавился» за две недели, то ли не было привычной команды «подъём»(!), но будильника я не слышал даже тогда, когда кто-то из командиров посоветовал купить другой, помощнее, и поставить его в тазик. И это не помогло! Командир самолёта Павел Сочнев, который перевёлся сюда от «химии» из Украины, с утра пораньше заходил в мою комнату и потихонечку так, по-отечески будил, а пока я собирался и умывался, он, хитрый, выписывал задание на полёт: дневной налёт ему был обеспечен!
Прожив и проработав в «сказке» около шести лет, я получил предложение переехать в Печору и занять должность заместителя командира эскадрильи. Печора – город! Тут промышленность, все виды транспорта, дворцы культуры, спортивные комплексы и другие искусы цивилизации, но, несмотря на малые отличия от городов «материка», народ здесь обстоятельный и в большинстве своём смиренный. Не лезут тут гуртом, кто кого раньше, в автобус, пропускают женщин и детей, как их и учили в начальных классах, не кричат: «Мань, иди сюда!», как в автобусах средней полосы России. Большинство людей в Печоре, как мне кажется, приезжие. А сюда, на Север, каждый не поедет! Слабые, больные и зависимые люди тут не продержатся и года.
Оформив пенсию по выслуге лет, я приехал на Родину. Часто навещаю Ермишь, где проводил лета. Подъезжая к родным местам, чувствую холодок, пробегающий по спине. Такое бывает у всех людей перед ожиданием волнующей встречи с чем-то (кем-то) неординарным. Это чувство посещало меня ещё при возвращении из продолжительного отпуска в тот момент, когда подходил к самолёту, чтобы приступить к любимой и немного опасной работе.